Письмо жены из очень дальнего зарубежья.
Лазарь!
Мне звонила наша дочь, я все знаю, я оставила тебя с женщиной в нашем доме, чтобы ты не в чем не нуждался, пока я смотрю за Аликом в Майями, он наш внук, он должен стать гением, а ты, как был свиньей, так и остался ею, хотя ходишь в синагогу в каждый шаббат.
Эта тварь, уже три недели ходит в моей шубе (люди все видят) и весь двор смеется надо мной, зачем ты мечешь мой бисер перед этой дешевкой из Полтавы, разве ее 55 слаще моих пятидесяти с хвостиком, что она такого делает тебе, что я с двумя дипломами и двумя языками не умею, ты клялся мне, что уже пять лет, твой Тополь-М не способен поражать никаких целей кроме унитаза, я пережила это, ты даже не знаешь, чего мне это стоило, я еще была в собственном соку тогда, а ты все манкировал и манкировал, ссылаясь на полную твою невозможность окормлять свою ниву по месту жительства.
И что я узнаю, ты лгал мне, ты пренебрегал мною, хотя я была еще, ой как востребована.
Сам Лев Маркович, не раз мне предлагал приехать к нему в Друскненинкай, он даже хотел бросить к моим ногам свою жизнь, полную океанских круизов, частных джетов и ужинов в ресторанах премиум-класса, я уже не говорю, о десятках каратах чистой воды, которые он скрыл еще от ОБХСС в годы советского лихолетья.
Ты все растоптал Лазарь, ты не смог пролезть в игольное ушко, похоть победила твою совесть. Исцелись Лазарь!
Иначе я приеду, соберу детей и внуков и мы устроим тебе такой Нюрнберг, что ты сам повесишься, как Герман Геринг.
Уймись! Пока еще твоя жена Лара.
P.S. Положи деньги на карточку, старый павиан, я хочу купить Бэллочке новый кабриолет, ей уже от людей стыдно.
Письмо Лазаря жене Ларе в дальнее зарубежье.
Ларочка, китценька моя, во-первых, здравствуй! Мало того, что я здесь несу непосильную ношу разлуки и тоски, пока ты бескорыстно отдаешь себя воспитанию внука Алика гением, что обречено на успех — ведь он твой внук, у него и голова, и сейхл твои, а от меня только плоскостопие и фиммоз. Так ты еще и добиваешь меня такими беспочвенными, обидными, оскорбительными упреками и подозрениями! Мне не в чем оправдываться, но я вынужден дать объяснения, чтобы чужие наветы и досужие домыслы не легли между нами пограничным шлагбаумом!
Уезжая, ты велела мне проветривать шубу. Ну подумай сама, мейделе моя, не сам же я буду в ней ходить в синагогу. Она женская, тяжелая, к тому же давит мне подмышками. Но раз я обещал тебе — что делать?! Пришлось позвать эту женщину из Полтавы, Симу. Ей пятьдесят пять, она уже на пенсии, шубу сроду не носила — пусть себя побалует и сделает доброе дело! Сама Сима без твоей шубы мне не интересна и даже противна, а если эта гнида Гуревич с верхнего этажа и написала тебе, что видела, как мы с Симой обнимались, так это потому что в шубе я принял Симу за тебя, моя крейнделе, и не мог пройти мимо. Как только потеплеет и ты выдвинешься домой, Сима на верхнем плацкарте поедет в Полтаву, а шуба — в пронафталиненый чехол. Да, хочу тебя еще обрадовать. В тоске по тебе мой было зачахнувший росток от пролитых по тебе слез ожил, окреп, гордо поднял голову и надеется на твое скорое возвращение. Поэтому я — не исцеленный Лазарь, я — вечный Живаго, ждущий свою Лару!
Теперь о Льве Марковиче. Чтоб ты знала, в Друскенинкай едут только с проблемами в опорно-двигательной системе, а ты летаешь, как птичка, между двумя полушариями. А до моего Нюрнберга Лев Маркович может и не дожить, в истории с Львами Марковичами это уже было. Так что пусть этот какер позаботится о себе, а о тебе подумаю я, как исправно делал это последние 32 года!
И, во-вторых. Если ты хочешь для Бэллочки новый кабриолет, это тебе надо пролезть в игольное ушко и прикусить свой язык, а то будишь добираться сюда из Майами на надувном матрасе и единственной твоей карточкой будет фотография на паспорт.
Обнимаю и жду встречи. Твой Лазарь
